Северная симфония - Страница 9

В ту пору еще странствовал здесь пасмурный католик на куриных лапах.

Иногда туманным, осенним вечером он проходил вдоль опушки леса, шурша омертвевшими листьями, подобрав длинную, черную рясу; от него запирались бедные жители.

Творили заклинания и крестили окна.

Призывно и вкрадчиво стучался в двери домов пасмурный католик; предлагал обитателям воровские сделки.

Иногда отмыкались двери, и глупцы впускали к себе незнакомца на куриных лапах.

Как часто среди камней и вереска насмешливый католик совершал черную мессу и ему прислуживали диаволы Астарот и Богемот.

Предлагал собравшимся богомольцам багровую свеклу: это была пародия на обедню.

В городах благочестивцы сражались с пасмурной силой. Они варили на площадях дубовые щепки на страх колдунам и колдуньям.

Благочестивцы подсматривали в окна друг к другу. Обвиняли друг друга в позорном колдовстве.

Благочестивцы ходили дозором… Среди пустырей старых развалин не раз накрывали почтенных отцов семейства, совершавших сатанинские скачки и полеты на помеле.

Богомольно пели монахи «pereat Satan», знакомя виновных с испанскими сапогами; узнавали подноготную.

Подобрав свои длинные рясы, забивали несчастным в окровавленные ноги железные клинья, заставляли их глотать стекло и плясать на огне.

Разводили горючие костры и утешали ад мракобесия дымом и жгучестью.

В те времена все было объято туманом сатанизма.

К вечеру небо нахмурилось. Клочки холодной синевы летели над осенней страной.

Рыцарь сидел на террасе замка, испуганный и бледный. На нем был черный траурный плащ, окаймленный серебром.

Перед ним шумела река. Она наливалась чернотой и ночным мраком. Только гребни волн отливали белым металлическим блеском.

Все было полно мистического страха… Вдалеке проплывала чья-то лодка, оставляя за собой стальную полосу…

Рыцарь знал, что это было предвестием несчастья и что в лодке сидел не рыбак… Совершенно стемнело.

Виднелись мутные силуэты, и слышался ропот волны.

Призывный рог дежурного карды возвестил о приходе неведомых.

Подавали знаки и переговаривались.

Старый дворецкий пришел на террасу доложить о появлении незнакомого хромца.

Тут они стояли причудливыми силуэтами во мраке ночи!..

Старый дворецкий склонил седую голову на горбатую грудь и стал поодаль, а хромец подошел к молодому рыцарю и завел воровские речи о знакомых ужасах.

Рыцарь смотрел на пришедшего, что-то мучительно вспоминая.

Наконец, в минуту прозрения, перед ним вырисовался взгляд козла, и он вскричал в волшебном забытье: «О, козлоногий брат мой!»

Тут поднялась в нем вся бездна угасших козлований, а где-то недалеко сквозь тучи вспыхнул багрянец и погас.

Это была лаврентьевская ночь. Упал кровавый метеор. Дворецкий выразительно блеснул круглыми глазами и вновь склонил воровскую голову на горбатую грудь.

Потом всем троим были поданы черные кони. Их приняла в свои объятия ночь.

Ночью был дождь, и в оконные стекла ударяли тусклые слезы. И далекий лес бунтовал. И в том бунтующем шуме слышались вопли метели.

И казалось, смерть надвигалась тихими, но верными шагами.

В лесных чащах у серебряного ручейка стояла часовенька. Днем сюда приходили многие молиться, хотя часовенка стояла в недобром месте: вдоль серебряного ручейка водились козлоногие фавны.

Здесь можно было слышать стук козлиных копыт.

А молодые козлята встречались и в солнечный день; они уморительно корчились, осененные крестным знамением.

Ночью в часовню заходил совершать багровые ужасы старый негодник – священник этих мест: это была воровская часовня.

Это была подделка лесных жителей, и здесь плясали танец козловак.

Прошлого ночью здесь совершилась гнусная месса над козлиного кровью. Старый негодник причастил молодого рыцаря волшебством.

Поздравляли молодого рыцаря с совершенным ужасом старый дворецкий и пришлый хромец.

Сегодня было бледное утро. Начиналась осень. Вдоль дорог и полей летели сухие, сморщенные листья; уже давно не бывало небо голубым, но осенне-серым.

Раз даже был заморозок, и грязь засохла бледными комьями с полосками льдинок.

Б этих местах завелась пророчица. Она ходила по замкам и селам босая, столетняя. Она подымала пророческий палец к осенне-серым небесам.

Говорила глухим рыдающим голосом о мере терпений Господа и о том, что ужас недолго продолжится, что Господь пошлет им святую.

И от ее слов протащилась темно-серая пелена куда-то вдаль, а над пеленой засверкала осенняя, голубая от луны, холодная ночь.

В небе раздавалась песнь о кольце Сатурна и вечно радостной Беге…

Вечнозеленые сосны, обуреваемые ветром, глухо стонали холодно-голубой, осеннею ночью.

Над лесными гигантами была едва озаренная терраса и на ней стоящая, чьи нежные руки были протянуты к небесам.

Так она стояла с волосами, распущенными по плечам, и молилась Вечности, Ее милый профиль тонул на фоне звездно-голубой ночи.

В полуоткрытом рте и в печальных синих глазах трепетали зарницы откровений. На ресницах дрожало по серебристо-молитвенной слезе.

Она молилась за брата и вот то склонялась, то вновь простиралась к Вечности с все теми же словами: «Нельзя ли его спасти: он – несчастный».

Утром еще стояла она на фоне зари. Слышались прощальные крики журавлей: там… они летели… вечным треугольником.

А время, как река, тянулось без остановки, и в течении времени отражалась туманная Вечность.

Это была бледная женщина в черном.

Вся в длинных покровах, она склонялась затемненным силуэтом над одинокой королевной и нашептывала странные речи: «Он устал… Не погибнет… Его ужаснули ужасы… Он несчастный…