Северная симфония - Страница 11

«О, если б нам хоть туманное безвременье…»

Лес шумел и шептал. И росло это шептанье, словно яростный говор, словно грустная жалоба облетающих листьев, умирающих в грусти своей.

Утром бегал растерянный дворецкий в лес с оправданиями. Слезно плакал и бил себя в грудь.

Но его погнали от себя козлоногие лесники.

И весь день бегал горбун по сосновому бору, и за ним с гиком и свистом гналась стая лесников.

Притоптывали козлиными ногами. Пускали гнилые сучья в горбатую спину обманщика.

Шли года. Наступил день. Королевна спускалась с вершины башни, исполняя небесное приказание. Она шла изгонять мрак.

Она взяла длинную палку и к концу ее укрепила свое сверкающее Распятие. Она пошла вдоль лесов, водрузив над головою Распятие.

Иной раз можно было видеть, как из-за кочки поднимался красный колпачок спрятавшегося гнома и два рубиновых глаза зорко провожали королевну.

Черные рыцари дрожали при ее приближении в своих замках, а недобрые часовни, распадаясь, проваливались сквозь землю, поглощаемые пламенем.

Бес покидал одержимого, и он славил Бога.

Шли года. Мертвый король сидел на троне, ожидая неверного сына. Однажды ворвался в залу ветерок и зашептал поникшему королю о неожиданном счастье.

И улыбка скользнула на потемневшем лице. И он сошел с трона. Снял рог, висевший на стене, и вышел на террасу.

Призывно затрубил в свой длинный рог почивший старый король в красном и золотом.

Это он встречал свою внучку. Она шла к нему по мраморным ступеням, опираясь о палку с Распятием наверху.

И король-дед повел ее на трон.

После он тихо простился с вернувшейся и покорно ушел в свою гробницу.

Днем и ночью спасенный рыцарь вспоминал милый образ сестры своей, королевны, убиваясь о прошлом. Прошлое нельзя было вернуть.

И он одевал свои доспехи и с копьем в руке мчался в даль лесов и равнин, вонзая шпоры в черного коня своего.

Как часто он вызывал с горя на бой лесного дикаря – бородатого кентавра и пронзал его копьем в пылу охоты… И не один бородатый кентавр, падая, судорожно сжимал кулаки и обливался кровью.

Как часто он стоял над трупом лесного бородача с лошадиным туловищем, не будучи в силах позабыть ее.

Еще с конца копья сочилась алая кровь, а он кричал в лесных чащах над ручьем: «О, если б мне увидеть ее и загладить прошлое…»

И откуда-то издали приближался ропот. Ропот Вечности… Где-то трогались лесные вершины и можно было слышать: «Ты увидишься, но прошлого не загладишь, пока не придет смерть и не покроет тебя хитоном своим…»

Холодная струйка ручья, наскочив на подводный камень, журчала: «Безвременье…»

Скоро призывный рог возвестил о новообъявленной повелительнице этих стран, и вдоль дорог потянулись рыцари на поклон к далекому северному городу.

А у трона юная повелительница говорила новые речи: «Ныне я принесла свет с вершин…

«Пусть все просветятся, и никто не останется во тьме…

«Прежде вас звали на вершины за счастьем, а теперь я его даром даю вам!

«Идите и берите…»

Так она говорила в снежно-сверкающих ризах и в алмазной короне, улыбалась особенной улыбкой… чуть-чуть грустной…

В голосе ее был вздох прощенья после бури, а в изгибе рта – память об угасшем горе…

Подходили рыцари, закованные в броню, преклоняли колени на ступеньках трона, держа в руках свои пернатые головные уборы.

И всякому она протягивала руку, белую, как лилия, ароматную, и он прикладывал ее к устам.

Всякому улыбалась.

Но вот преклонил колени молодой красавец, смотревший на королевну глазами, темными, как могила.

Он испуганно помертвел.

И все заметили, что и она чуть-чуть бледнела и улыбка сбежала с малиновых уст.

Потом она холодно протянула ему руку.

Мимолетное облачко грусти и невыразимой нежности затуманило ее взор, когда он склонил пред ней буйную голову.

А когда он взглянул на нее, ее взор снова покрылся налетом равнодушия.

И рыцарь вышел из тронной залы, пошатываясь, и никогда не возвращался обратно.

А прием продолжался… Рыцари, закованные в броню, преклоняли колени пред троном, держа в руках пернатые уборы.

И заря, падая сквозь высокие готические окна, горела алым блеском на их панцирях.

Молодой рыцарь вернулся из далекого, северного города. Он проводил дни и ночи в приюте уединений.

Тут бил фонтан. Холодные струи разбивались о гладкий мрамор.

Казалось, шумели бледным, фонтанным утром. Разражались задушевным смехом.

Это были только холодные струи.

Из колодезной глубины кивал ему грустный лик – пережитое отражение.

Он шептал: «Милая, я знаю – мы еще увидимся, но только не здесь.

«Я знаю – мы увидимся… Время нас не забудет!

«Где же это будет?»

Так он предавался мечтам, а струи в печали шептали: «Это будет не здесь, а там…»

Однажды рыцарь услышал за спиной шорох одежд; это стояла задумчивая женщина в черном: в ее глубоких очах отражалась бездна безвременья.

И он понял, что это – смерть.

Она склонилась над сидящим, накрывала черным плащом. Повела в последний приют.

Шли они вдоль берега реки. У ног их катились свинцовые волны.

Как паруса, надувались их черные, ночные плащи под напором северного ветра.

Так шли они вдоль речного берега на фоне золотого рассвета.

С этого дня рыцарь пропал. Потом говорили про памятное утро.

Этим утром видели скелета.

Он тащился к замку на заре, шурша омертвевшими листьями.

Он прижимал к ребрам скрипку, и визгливый танец смерти, слетая со смычка, уносился в осеннюю даль.

Пролетали холодные облака. Облетала лесная заросль.